Как научиться искренне за все благодарить, по слову апостола Павла? Почему принимать бывает гораздо труднее, чем дарить? Как можно благодарить, когда творится зло? За что не стоит благодарить? Об этих вопросах размышляли на семинаре по наследию митрополита Антония Сурожского «Искусство быть любимым: о благодарности». Организаторы семинара — фонд «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского» и Дом русского зарубежья имени Александра Солженицына — пригласили на встречу любимого многими священника, архимандрита Савву Мажуко, насельника Свято-Никольского мужского монастыря (Гомель, Белоруссия). Приводим текст встречи с небольшими сокращениями.
В начале встречи мы, как и всегда, обращаемся к текстам и выступлениям митрополита Антония Сурожского и предлагаем посмотреть видеофрагмент, который, как нам кажется, замечательно раскрывает тему благодарности.
Митрополит Антоний Сурожский: «Есть люди, которые одарены тем или другим даром, есть люди, которые им пользуются для своей наживы. Но тем, кто наделен каким бы то ни было даром, будь то умом или замечательным голосом, или чем-нибудь иным, надо относиться к этому очень осторожно и не говорить: «Какой я замечательный, какой у меня дар!». Часто, знаете, можно было бы гордыню или даже глупое тщеславие заменить благодарностью.
Если бы мы были благодарны за те дела, дары, которые у нас есть, то мы были бы свободны от прелести. Я вам дам пример, может быть, я вам его уже давал когда-то. Ко мне как-то пришла одна девушка, лет 25-26, села на диван против меня, опустила голову и состроила ужасную рожу. Я ей говорю: «В чем дело?» — «Отец Антоний, я грешница!» — ответила она. — «Ну это я всегда знал, а что нового? В чем же заключается твоя греховность?» — «Каждый раз, когда я прохожу перед зеркалом и вижу свое лицо, я нахожу, что я миловидна». Я на нее посмотрел и говорю: «И на самом деле ты миловидна». — «Значит, я пропала? Значит, мне спасения нет из-за этой миловидности?» Я говорю: «Нет, наоборот. Ты вот что сделай: два раза в день становись перед зеркалом, смотри на себя, смотри на каждую черту своего лица — на лоб, на брови, на глаза, на нос, на губы, на щеки, на уши, на подбородок, на свои волосы, — и каждый раз, когда ты найдешь, что та или другая черта действительно миловидны или очень красивы, остановись и скажи: «Господи, спасибо, что Ты мне подарил это, я сама не сумела бы этого сделать». И если ты научишься благодарить Его за все, то вместо тщеславия и гордыни в тебе родится благодарность, изумление перед милостью Божией, и тогда ты прикоснешься к первой заповеди блаженства — «блаженны нищие духом, яко тех есть Царство небесное». Они нищие, потому что знают, что ничего собственного у них нет, но что все у них есть, потому что Бог это им дал, и это Царство Божие. А потом я прибавил: «А вот когда ты кончишь благодарить Бога за миловидность своего лица, остановись и скажи: Господи, прости меня за то, что на эти черты, которые Ты создал такими милыми, я накладываю такое уродливое выражение».
И вот я думаю, что в этом контексте — прелести, воображения о себе, будь то в молитве, будь то в дарах ума или сердца, — нам приходится искать ответ. Во-первых, ставить перед Богом вопрос: от Тебя ли это или нет? Если нет, отыми это от меня, даже если я все при этом потеряю. А во-вторых, если от Тебя, научи меня быть благодарным или благодарной, до самой глубины. И тогда все будет хорошо».
Архимандрит Савва (Мажуко): Здравствуйте, друзья мои! Я поздравляю вас всех с чудесным праздником Введения во храм Пресвятой Богородицы. Это такой детский праздник, потому что, мне кажется, сама символика этого дня говорит о том, что человеку естественно быть святым.
Тема благодарности, о которой меня попросили поговорить, является для меня большой проблемой, потому что связана с целой сетью открытий, которые я в свое время совершил, уже будучи священником и монахом. Открытий, связанных даже не с чтением святых отцов или Священного Писания, хотя, наверное, логичнее было бы предположить именно это. Но, на самом деле, это была череда совершенно банальных происшествий, которые я потом изложил в серии нескольких своих текстов, вошедших в книгу «Любовь и пустота».
Один из таких банальных эпизодов связан с отключением воды у нас в монастыре. Дело в том, что долгое время у нас в монастыре экономом был человек с большим строительным энтузиазмом. Он хотел улучшить быт братии несмотря ни на что, не глядя ни на какие жертвы, и полгода у нас в монастыре не было ни горячей, ни холодной воды, иногда не было света, кругом рылись какие-то котлованы, и нам нужно было набирать где-то холодную воду, потом ее греть, чтобы в темноте что-то постирать и умыться. А в 5 утра нужно было идти в церковь, потому что братский молебен у нас служился очень-очень рано, а после молебна читались 2 акафиста, 3 канона, потом часы и литургия. И это было большим подвигом. После того как у нас в монастыре появилась сначала горячая вода, потом холодная — почему-то именно в таком порядке, — я вдруг обнаружил, что каждое утро читаю не ту молитву, которую положено читать по правилам… У меня, наверное, впервые появился опыт, который у владыки Антония выражается удивительным словом, — нигде больше, кроме его текстов, я его не встречал, — ликование. Очень часто людей я воспринимаю через слова, и для меня ликование — это самое главное слово владыки Антония. Владыку я всегда слушал с большим удивлением, потому что это живой святой и живой мудрец. В одном лице вдруг мудрость и святость встретились, это удивительно.
И вот, представляете, у меня впервые в моей монашеской практике, среди разных типов молитвы — молитв покаяния, славословия, богослужебных молитв, каких-то воздыханий — вдруг появился опыт молитвенного ликования, когда я каждое утро говорил: «Спасибо, Господи, за водичку». Я до сих пор произношу эту молитву каждое утро, потому что она научила меня радоваться простым вещам.
Второй эпизод, который я очень ярко помню, — это слова моей приятельницы, долго болевшей раком. Это был очень светлый человек: она не была верующей, в общем-то, — открыла для себя Церковь, Священное Писание, Евхаристию только во время болезни. Я каждую неделю приходил к ней, причащал ее, мы читали молитвы, разговаривали. Она всегда ставила перед собой стакан воды и во время наших разговоров отпивала по чуть-чуть, потому что уже не могла есть и пить, как обычно. И однажды она мне говорит: «Отец Савва, я вдруг поняла, как же это вкусно — пить воду! Я каждый раз говорю: Господи, спасибо тебе, это так вкусно было». Невероятная радость от стакана воды.
Мы всегда ищем каких-то изысканных наслаждений. Вот взять хотя бы меня: думаю, ну раз я в Москве, значит надо съесть какой-нибудь чудесный суп. И я пошел в кафе на Лубянке, где варят очень вкусный кофе, и мне принесли какой-то невероятно вкусный суп с сухарями. Я его ем и думаю: Боже мой, стоило мне сюда все-таки приехать, чтобы хотя бы тарелку этого супа съесть!
На самом деле нас окружает столько чудесных вещей, которые мы воспринимаем как само собой разумеющееся. Например, снег. Сейчас я встретил своих друзей, они говорят: «Так хорошо, снег на улице лежит, мы даже не замечаем, что солнышка нету». Это же замечательно, это действительно то, что должно вызывать ликование. Радость простых вещей. То, что ты сидишь и у тебя ничего не болит. Лежишь — и у тебя не выкручивает ноги, позвоночник. Это само по себе, наверное, должно вызывать ликование. Может быть, это опыт совсем не христианский, не церковный, не религиозный. Вы можете сказать: отец Савва, вы сейчас вообще-то воспроизводите философию хюгге.
У меня совсем недавно был разговор с моим другом Александром Филоненко, он был у нас в Гомеле, и мы записали с ним небольшой ролик. Я записываю с гостями небольшие программы, они называются «Омут богословия». Я Александра Семеновича спросил: «Вы говорите о благодарности, но разве это не философия хюгге?» И у него вырвалось такое интересное сравнение. Он сказал: «Да, конечно, люди, которые преданы этому стилю уюта, обнимашек, кактусов своих, они, конечно же, стоят на пути к христианству, но что же будет с кактусом перед лицом катастрофы?»
Мне понравилось это выражение — «кактус перед лицом катастрофы». Потому что мир состоит не только из приятных вещей — в нем есть горе, в нем есть болезни, катастрофы. Перед отъездом в Москву я услышал историю, которую рассказал мне родной брат, тоже священник. Его приятель, одноклассник, совсем недавно заходил к ним в гости. Его сын, молодой парнишка, заболел раком и несколько лет с ним сражался. И знаете, победил. Он победил рак. А на прошлой неделе этот парень ехал на машине в центре города и разбился. Ему было 20 лет. Как нам к этому относиться? Человек несколько лет боролся с опухолью, пережил операцию, химиотерапию, облысение, но выстоял, выдержал — и погиб в какой-то нелепой аварии. Кто-то не там повернул, кто-то превысил скорость. Ему было всего 20 лет, он не успел ни жениться, ни других каких-то ярких вещей в своей жизни совершить. Как к этому относиться? И стоит ли об этом ликовать? Не ложно ли наше убеждение в том, что мир соткан из радостей, благословений и мы должны постоянно Бога благодарить? Это большой вопрос, он требует большого разговора.
Но прежде чем коснуться этой темы, я бы еще хотел вспомнить третий эпизод, с которого началось мое размышление о благодарности. Оно, в общем-то, еще не закончилось, я продолжаю над этим размышлять. И вопросов все больше и больше, а ответов как-то не очень много. Вместо ответов приходят образы. Я постараюсь поделиться с вами если не ответами, то образами, которые вижу.
Лет в 30 я вдруг обнаружил, что моя мама любит шоколад. Казалось бы, чепуха… Разве это открытие, разве это эпизод, достойный того, чтобы по этому поводу пускаться в богословские рефлексии? На самом деле мне было очень стыдно, что я в 30 лет вдруг начал учиться дарить подарки. Я никогда не замечал, что у моей мамы есть какая-то внутренняя жизнь. Я не замечал, что она любит определенную музыку. То есть я знал, что она любит шоколад, я знал, что она любит эту музыку, что ей нравятся эти поэты, и так далее. Но я не знал, что ей это нравится, на эмоциональном уровне у меня не было какого-то сочувствия к этому. Мое знакомство с мамой началось в возрасте примерно 30-ти лет. Наверное, мне должно быть стыдно, может, я не очень хорошо воспитан. Но я вдруг начал замечать после этого открытия чужой труд и чужую красоту. То, чего со мной раньше не бывало. Благодарить и ликовать по этому поводу. Я вдруг понял, что мама — это человек, который очень много вложила в меня, она много трудилась по поводу меня. И это помогло мне понять и оценить свой труд. Мы ведь живем среди людей, которые не замечают чужого труда, не замечают чужой красоты. А чужой труд и чужая красота требуют и взывают к тому, чтобы кто-то возликовал, возрадовался, оценил, просто обнял, развел руками, был тронут этим. Красота существует не просто так. Она существует для того, чтобы кто-то ликовал по этому поводу, восхищался, похвалил, указал.
И здесь мы встречаемся с тем, что христианство, в общем-то, начинается с этого чувства благодарности, благодарного ликования. Но я бы не сводил его только к благодарности. Мне кажется, что если мы говорим только о благодарности, это все-таки вопрос этикета, вопрос эмоций. А человек призван не просто к благодарности, он — существо благословляющее. Мы знаем определения человека — хомо сапиенс, хомо фабер, хомо эректус, другие какие-то. Человек существо символическое, как говорит один из современных философов. А человек — это существо благословляющее, вот о чем говорит нам Евангелие. Он должен bene dicere — благословлять, хорошо говорить. Это человек, который вдруг видит красоту вокруг себя, и он должен говорить об этом ликующе, восхищенно. О том, что вы хорошо выглядите, вы очень красивы. Владыка Антоний говорит о миловидности, но в нашем церковном дискурсе есть определенный аскетический зажим, который не позволяет опускаться нам в это bene dicere, в этот ликующий, благословляющий восторг, порыв.
Буквально несколько недель назад ко мне подходил молодой человек, который жаловался на депрессию. Я внезапно стал «специалистом по депрессии» — после того как написал статью об этом для портала «Правмир». Мне теперь звонят, пишут, грозятся приехать и непременно поговорить со мной. Я объясняю, что я не психотерапевт, не специалист, это не ко мне. Но какой-то отклик эта статья о депрессивном состоянии получила. И вот он тоже пришел ко мне и стал говорить о том тяжелом, гнетущем состоянии, в котором он находится. И я спросил: «Чем вы увлекаетесь? Что у вас получается? От чего у вас глаза горят?» Он сначала очень удивился, потому что никто из священников не задавал ему таких вопросов. И сказал: «Я люблю фотографировать». — «Так фотографируйте, — говорю, — фотографируйте вашу жену, наверняка она красивая». И он мне сказал жуткие слова: «Отец Савва, я чувствую, что я недостоин фотографировать».
Откуда вдруг такая мысль в человеке? Я попытался продлить эту мысль дальше: а вдруг его жена провалится под лед, и он подумает: «Ну я же недостоин ее спасти»? Недостоин. И это очень грустно. Почему? Потому что это выдает как раз состояние неспособности быть любимым. Для меня таким хрестоматийным образом этого порока является персонаж из романа Достоевского «Преступление и наказание» — жена Мармеладова Катерина Ивановна. Это человек тонкий, образованный, внутри нее сгусток противоречивых чувств. И у нее какая-то удивительная неспособность принимать помощь. Оказывается, просить о помощи — это духовное упражнение. А мы идем по пути выстраивания себя как человека самодостаточного, нам не нужна помощь другого человека, и мы неспособны просить.
Знаете, мой приятель, который занимается философией Аристотеля, при встрече бесконечно рассказывает мне о «Никомаховой этике». Это ужасно (смеется). Мне пришлось самому погрузиться в это чтение, потому что он, как только меня увидит, начинает говорить про «Никомахову этику», рассказывать про дианоэтические добродетели какие-то и прочее. Есть эпизод, который он очень любит. Он говорит, что самая высокая добродетель в этике Аристотеля — это дать твоему другу проявить благодеяние по отношению к тебе. Представляете? Это ведь очень по-христиански. Мы же настроены несколько иначе. Мы должны помогать, я должна отдавать, вы должны отдать, «завещайте мне свою печень». Мы делаем очень сильный акцент на самопожертвовании, на жертвенности — и очень правильно. Но это должно уравновешиваться другим — способностью принимать, способностью быть любимым.
Таким образом, одно духовное упражнение — уметь просить о помощи. Второе важнейшее духовное упражнение — уметь принимать подарки. Как человек советского воспитания, я постоянно вижу, что у людей, прошедших ту же самую советскую школу, с этим проблема. Если тебе что-то подарили, ты тут же говоришь: «Ну не стоило, что вы. Вы, наверное, много потратили денег, вы, наверное, тащили. А вот эти ленточки, много упаковывали, наверное, устали. Вы, наверное, в далекий магазин ходили. Может, вы другому человеку это подарите?». Да, друзья мои, то, что мы заметили труд этого человека, — это прекрасно, это очень хорошо. Но нужно в этот момент возликовать, возрадоваться от того, что тебе дарят подарок. Нужно учиться принимать подарки.
В моей любимой книге «Властелин колец» у Толкина описывается обычай, который был у хоббитов: они на день рожденья не принимают подарки, а дарят. Там такой круговорот подарков. Я за то, чтобы дней рождения было побольше. Мне очень нравится то, что у нас в Церкви у каждого человека есть не только день рожденья, но еще и день ангела, в которой дарят подарки. У меня день ангела 16 декабря, на правах рекламы. Это Савва Звенигородский. Половина моих знакомых считает, что у меня день ангела в Савву Звенигородского, а другая половина считает, что я Савва Освященный. Эти даты близко, и получается, что я несколько дней принимаю подарки. Раньше меня это очень сильно смущало. Но, друзья мои, как ни странно, это — духовное упражнение.
Первое из них — научиться замечать чужой труд и чужую красоту. Второе — научиться просить о помощи. И третье – научиться принимать подарки.
Когда я был подростком, мне хотелось, как и многим другим подросткам, быть максимально самодостаточным, сильным, умным. Чтобы я все вопросы мог решать сам. Со временем я понял, что мир прекрасен именно тем, что ты нуждаешься в помощи другого человека. Это очень хорошо легло на мой опыт регентства: я долгие годы управлял хором, это было тяжело, но весело и радостно. И вы знаете, хор хорошо звучит, когда у каждой партии есть своя тесситура, свое место. Бас поет в своей тесситуре, тенор — в своей, сопрано — в своей. И каждый выполняет свою роль, свою партию. Солист вступает в нужном месте, и здесь нет кого-то лучшего, более важного. Сообщество людей — это хор, и нам необходимо научиться в нужный момент, как в хоре, уходить. О хорошем певце хоровики говорят так: «Когда он поет, этого не слышно, а когда он не поет — это слышно». Такой интересный пример. То есть в нужном месте, когда поет солист, ты должен уйти, пускай даже у тебя очень хороший голос. А там, где твоя партия, добавить. И научиться петь в своей тесситуре, жить в своей тесситуре. Научиться благодарно принимать тот труд, который ради нас кто-то другой совершает. Это ведь прекрасно, в этом есть сама человеческая мудрость — мудрость человеческой жизни.
Мы все это говорим о людях, но Господь — это тот, кто меня любит, я это знаю, и это так много, что не вмещается ни в какие руки, ни в какие сердца. И христианство-то как раз начинается с того, что мы принимаем эту чашу спасения: «Что воздам Господеви о всех, яже воздаде ми?». Вот вы мне дарите подарок, а я думаю: так, торт, букет, белые розы, 11 штук. Это дорого, значит нельзя подарить дешевле в ответ. Тут две единицы, и я тоже две единицы понесу. Подарки должны быть равноценными. Относительно Бога мы не можем так сказать — равноценны или неравноценны.
В последнее время я стал предпринимать такое духовное упражнение: куда бы я ни поехал, я покупаю подарки. Своим друзьям, даже тем людям, с которыми я встречаюсь очень редко. Мне очень нравится дарить. Раньше такого со мной не бывало, и вдруг открылась такая замечательная вещь. И знаете, я дарю не с тем, чтобы люди мне потом что-то вернули. Это само по себе очень весело, очень радостно. И это тоже духовное упражнение, потому что ты, оказывается, где-то там, далеко, обо мне подумал, что мне нравится, отчего мне станет радостно и весело.
А Господь так думает о нас. И ничего не хочет взамен, только чтобы нас обрадовать. Вот, наверное, так это и происходит. Хотя звучит, знаете, очень банально. «Антропоморфно как-то мы о Боге думаем…», — скажет кто-нибудь. Ну а как нам еще думать? Мы просто люди. Он нас назвал «дети Божии». И мы говорим о такой сложной проблеме, как благодарность, в день Введения во храм Пресвятой Богородицы. На детский праздник. Почему бы нам тогда о Боге не поговорить, как о взрослых говорят дети? Почему бы нам не говорить о Нем с восхищением, с которым дети говорят о взрослых, которых уважают? Почему бы нам не подумать о Боге даже с некоторой детской корыстью? (улыбается)
Совсем недавно я был в Петербурге и решил пройтись по литературным музеям. Первым делом пошел в музей Достоевского. И там я узнал, что Федор Михайлович был страшным транжирой. То есть я знал, что он транжира, но не до такой степени. Оказывается его сынок, зная, что папа работает в кабинете, пишет свои страшные, депрессивные романы, просовывал в дверь записки с простой фразой: «Папа, дай гостинца». И осталось воспоминание его сына, в котором говорилось, что когда мама давала гостинцы, нужно было подставлять одну ладошку, а вот когда папа приходил с гостинцем, нужно было подставлять две ладошки. Вот Господь — дает нам в две ладошки. Так, что оно даже просыпается. Мы даже не замечаем этих подарков иногда. Неспособны заметить, неспособны попросить. Но если Он назвал нас детьми, то почему бы нам тоже не относиться к Его подаркам с некоторой корыстью, в надежде на то, что вдруг, когда-нибудь случится так, что мне тоже где-то перепадет, что-то такое со мной случится. Но очень важно научиться замечать эти дары. Замечать, благодарить за эти простые вещи, которых вокруг нас так много. Благодарить за воду, благодарить за тепло, за то, что мы ходим, за то, что мы едим.
Месяц назад у меня появился замечательный друг — слепой баянист. Мальчику 16 лет. Он играет на аккордеоне, на гитаре и сейчас учится играть на фортепиано. Меня познакомила с ним моя приятельница, она преподает фортепиано. И мы его пригласили на наш вечер, посвященный памяти репрессированных священников. Вы знаете, оказалось, это самый светлый человек в музыкальном колледже. Моя приятельница-пианистка говорит, что все ученики приходят на уроки замученные: то какую-то пианистку бросил мальчик, то мальчика бросила девочка, то кому-то не дали стипендию, все рыдают, роняют слезы соленые на рояль. И только когда приходит этот мальчик, все вокруг расцветает, все замечательно, все хорошо. Ему все нравится. Он любит учиться. У него замечательная семья, хотя папа слепой, детей, по-моему, шестеро. Но всем хорошо, всем весело, все улыбаются. И вы знаете, посмотришь на такого человека — и хочется жить. Мне кажется, что владыка Антоний, который сейчас говорил о важности лица, зрака нашего, имел в виду как раз эту солнечность, которую каждый христианин, прирастающий в своей духовной жизни благодарностью и ликованием, — должен дарить людям, рядом с ним находящимся.
То есть надо работать с лицом, товарищи, это важно. Надо работать с настроением. Надо иногда себя баловать. Надо позволять, чтобы другие о нас позаботились. Это очень хорошо.
Моя приятельница недавно рассказала, как она привела своего карапуза из детского сада, и он внезапно сказал: «Мама, давай я тебя раздену». Начал стаскивать с нее один сапог, очень долго пыхтел, возился с замком, стащил. И она говорит: «Я давно не испытывала такого невероятного уюта. Сижу в шубе, закутанная в свою шаль, а мой пятилетний малыш стаскивает с меня сапоги». Потом он пыхтел, обливаясь потом, развязывал эту ее шаль, смял ей всю укладку, всю прическу, смазал губы, но он это сделал и был просто счастлив. Она позволила ему за собой поухаживать. Ведь это так прекрасно! И это духовное упражнение. Когда он снял с нее шаль, он сказал: «Мама, а теперь ты меня раздевай».
Вот этот круговорот любви в природе, мне кажется, так нам необходим! Позволить, чтобы кто-то позаботился о нас, и нам, в свою очередь, подарить свое внимание другому человеку. И все это — ликование радости и любви, которая примиряет нас с жизнью, которая позволяет нам видеть даже в горе, даже в несчастье отблески божественной любви.
У отца Сергия Булгакова есть удивительная концепция теодицеи, которая могла появиться только в русской философии, как мне кажется. Это удивительно, что именно он об этом говорит. Это целая группа текстов его позднего творчества, которые он писал во время Второй мировой войны. Он видел вокруг страшное горе, видел зверства, которые устраивают фашисты. До него доносились сведения о том, что происходит в России. В своих письмах и дневниковых записях он писал: «У меня в ушах стоит этот крик. Мне рассказали, что на Украине дети бегут за солдатами и кричат «Хлiба! Хлiба!» И я знаю, что сейчас рядом с ними Христос». Он отвечает на этот вопрос: где Христос? — Среди боли. Где Бог? — Среди страданий. Он отвечает на него не концепцией в стиле Лейбница или других философов. Он отвечает на него иконическим образом Чаши Грааля.
Мы все хорошо знаем образ, известный нам из Евангелия от Иоанна, 19 глава, 37 стих: «Но один из воинов копьем пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода. И видевший засвидетельствовал, и истинно свидетельство его». Кровь, которая изливалась из ребр Христов была принята землей. Чаша Грааля — это земля. Это то присутствие Бога в нашей истории, которое не исчезло даже с Вознесением Христа. Он всегда находится среди нас.
У отца Сергия Булгакова есть ряд текстов, где он размышляет о том, что Христос всегда пребывает там, где боль, там, где страдания. Потому что Он переносит вместе с нами эту боль и эти страдания. Единственное, в чем я несколько не согласен с отцом Сергием, — это в его акценте на пребывании с нами Христа в страдании. Но ведь Христос пребывает с нами и в радости. То есть софиология страдания должна быть дополнена софиологией радости.
Господь с нами в том, что я сегодня торжественно вкушал этот чудесный суп в кофейне, или когда перед семинаром девочки угощали меня чудесным чаем. Насыпали туда гору сахара, как я люблю. Это был чудесный чай. Я знаю, что вместе со мной этому чаю радовался и Господь. Да, как это ни странно прозвучит, Он с нами и в радости, и в горе. Он вместе с нами — и эта мысль настолько удивительна и ответственна, что она нас пугает. И пусть это будет еще одно духовное упражнение, о котором я сегодня упомянул. Помнить, что и в горе, и в радости Господь всегда с нами. Если мне очень нравится уют, тепло этого зала, радостные лица моих друзей, тех, кого я сегодня встретил или обнимал, Господь вместе с нами обнимал их всех. Он вместе с нами улыбался и радовался. И радовался нашим улыбкам. Поэтому, друзья мои, это те духовные упражнения, которые мы должны себе позволять. Они делают нас мудрее. Они делают нас христианами.
Искусство быть любимым начинается с того, что мы замечаем чужой труд, чужую красоту. С того, что мы просим о помощи, с того, что мы учимся дарить подарки, с того, что мы учимся принимать подарки. И в том, что мы помним, что Господь всегда с нами. И каждый эпизод моей биографии неповторим, чудесен, благословлен Богом и благословлен Его присутствием — и в моих скорбях, и, что не менее важно, в моей радости. А радости в жизни, друзья мои, что бы мы ни говорили, больше — как больше улыбок, как больше уюта, как больше радости от общения. Поэтому все взывает в этом мире о том, чтобы благодарить, ликовать, чему, собственно, и учил нас приснопамятный владыка Антоний, святой человек, мудрец. Аминь.
Записала Анастасия Храмутичева
Фото: Ефим Эрихман
