Виктор Пелевин: «Реальность — это любая галлюцинация, в которую вы верите на сто процентов»

"Интернет не является пространством свободы. Пространством свободы может являться только ум. Все то, во что помещают ум, становится его тюрьмой."

Rotkirch K. Conetmporary Russian Fiction: A Short List: Russian Authors Interviewed by Kristina Rotkirch / Kristina Rotkirch, Anna Ljunggren. — Northwestern University Press, 2008. — P. 78—87.

Роткирх К. Одиннадцать бесед о современной русской прозе. — М.: НЛО, 2009. — ISBN 978-5-86793-650-1.

— Мы с вами уже раз встречались, в 1997 году в кафе «Лукоморье», и вы тогда говорили о русских, как о глубоководных рыбах. Когда они наконец всплывают на поверхность и видят солнце, внутреннее давление становится слишком высоким и они взрываются. Какова обстановка спустя восемь лет?

— Я полон оптимизма. Дело в том, что солнце оказалось фальшивым. Поэтому рыбам ничего не угрожает.

— Вы тогда, в 1997 году, еще говорили о том, как литература программирует жизнь. У вас тогда был свежий опыт — после вашего рассказа об одном жестоком мэре, опубликованного в журнале «Огонек», почти то же самое случилось в «настоящей жизни». Потом, кажется, вы еще до сентября 2001 года написали текст, где герой-демиург уничтожает два здания-близнеца?

— Это была мимолетная тема в незаконченном романе — и я рад, что он так и остался незаконченным. Я думаю, мир тогда был беременен этим жутким событием. Оно просто ломилось во все щели. Будущее приближается к настоящему, как самолет к башне. Еще никто ничего не видит, и непонятно, что произойдет, но какая-то тень уже отражается в стеклах. Такое бывает. Например, стихи Блока начала века уже беременны революцией.

— Поговорим о другом программировании. Вы выросли в Москве в 1960—1970-х годах — какие самые сильные культурные впечатления вашего детства? Какие книги читали дома?

— Все, какие были на полке. А культурных впечатлений тогда не было. Были только экзистенциальные.

— Что-то в советской культуре вам было особенно близко и интересно? Есть ли какие-нибудь произведения, которые все еще имеют для вас актуальность?

— Для меня имеет актуальность любой текст, который я читаю в настоящий момент. Это единственное, что делает его актуальным. Как только я перестаю его читать, он теряет актуальность.

— Читая вашу прозу, часто вспоминаешь Набокова. Знаю, что Платонов и Булгаков тоже вам близки. Когда и как вы впервые их прочитали?

— В детстве. «Котлован» Платонова мне дали на одну ночь, это была самиздатовская версия. Надо было быстро прочесть, поэтому опыт оказался сложным. Булгакова читал в Некрасовской библиотеке, в журнале «Москва». Набоков нарисовался позднее, в десятом классе.

— Вы выбрали — и окончили — Московский энергетический институт. Почему?

— Я не выбирал, мне было шестнадцать лет, когда я туда поступил. Это был выбор родителей. У меня не было никаких личных жизненных планов, потому что мне одинаково не нравилось все, чем можно было заниматься в СССР.

— Ваш отец был военным и, кажется, служил в Военно-воздушных силах. Потом вы сами служили там. Как этот опыт повлиял на ваше творчество?

— Отец служил в ПВО. Поэтому аббревиатура моего имени — ПВО. Я люблю самолеты с детства, все время рисовал их в школьных тетрадках. Но в ВВС я не служил. Я специалист по электрооборудованию истребителей Миг — это моя военная специальность, которую я получил в МЭИ.

— Почему вы решили стать писателем? Как вы начинали?

— Написал короткий рассказ, который пришел мне в голову. Получил несравненное удовольствие, дальше стремился испытать это ощущение опять и опять. Это похоже на сексуальный опыт.

— Вы печатали рассказы с 1989 года, но можно считать, что ваша карьера как писателя началась с «Омон Ра». Вы писали этот роман в годы распада Советского Союза — видите ли вы сегодня в романе отражение тогдашних событий?

— «Омон Ра» — это последний роман, написанный в СССР, — я поставил точку за день до путча 1991 года, который погубил страну. Это, мне кажется, символично. Этот роман и объясняет, собственно, почему СССР распался.

— Потом вам часто пришлось повторять, что «Омон Ра» — это книга о внутреннем космосе советского человека, совсем не о космической программе.

— Внешний космос — это проекция внутреннего космоса. Мы и американцы летали в разные места. Обратите внимание, что советский космонавт в английском — это cosmonaut, а американский космонавт — это astronaut. Проверьте по Оксфордскому словарю.

— Вам когда-нибудь приходилось представить себе, что бы с вами случилось, если бы Советский Союз не развалился?

— Наверное, развалился бы я.

— Превращение Советского Союза в Россию — это, конечно, важная тема у вас. Мне кажется, что иногда она связана с ностальгией — например, в «Generation «П»», — когда Татарский помнит радость приобретения новых кроссовок десять лет тому назад…

— Это не ностальгия по социальной системе, а ностальгия по юности. Людям часто кажется, что они тоскуют по старым временам, а на самом деле они тоскуют по себе молодым.

— Сейчас неотвратимый вопрос. «Generation «П»» — что это означает? Для меня буква «П» также связана со словом «pleasure». В этом романе ваша языковая изобретательность прекрасно иллюстрирует сомнительные общественные изменения.

— «П» — это все соцветие выразительных русских слов на эту букву. Сами знаете.

— Одновременно текст очень смешной — вам, наверное, было и грустно и весело работать?

— Да уж.

— В «Generation «П»» все охотятся за национальной идеей. А сейчас, с Путиным, нашли?

— Конечно. Это и есть Путин.

— После «Generation «П»» вы молчали как писатель в течение четырех лет. Как вы сами это понимаете в ретроспективе? Был ли какой-то перелом в вашем творчестве?

— Я не молчал, я просто в это время ничего не печатал. И потом, писателю необходимы периоды тишины.

— Ваша следующая книга «Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда» — это уже «нынешний Пелевин», что значит более абстрактное и интеллектуальное повествование. У вас там есть рассказ «Македонская критика французской мысли» — почему вам было интересно столько писать, например, о Бодрийяре и Деррида?

— Мне интересно было сделать этих интеллектуалов героями подчеркнуто неинтеллектуального текста. Это как назначить Шварценеггера губернатором, только наоборот.

— По-моему, разница между нынешним и молодым Пелевиным ясна, если, например, сравнивать «Священную книгу оборотня» с более ранним рассказом «Проблема верволка в Средней полосе». Как вы сами сегодня смотрите на «молодого Пелевина»?

— Если вдуматься, это как дымка волны
Между мной и тобой, между мелью и тонущим.
Или вижу столбы и тебя со спины,
Как ты прямо в закат на своем полугоночном*.

— Надо признаться, для меня до сих пор самая любимая из ваших книг — остроумный, поэтичный и грустный роман «Жизнь насекомых». А для вас?

— Для меня это «Священная книга оборотня». У меня с ней связано много личного.

— Вас довольно часто упрекали за ваши женские образы (которые, кстати, по-моему, вполне нормальны именно в «Жизни насекомых»). Может быть, вам поэтому захотелось писать «Священную книгу оборотня» от женского лица?

— Нет, это героине захотелось, чтобы книга была написана от первого лица.

— Были и другие упреки — в романах «ДПП (нн)» и «Священной книге оборотня» есть повторения, многое уже знакомо. Но этого нельзя сказать о вашем романе «Шлем ужаса» — там действительно новый подход?

— Знаете, любой человек повторяется, просыпаясь утром. Кроме того, во всех моих книгах одни и те же буквы. Про это тоже можно сказать. Я не знаю, что такое новый подход, старый подход. Читатель ищет в книге не новизны, а чего-то другого. И писатель пишет книгу тоже не для того, чтобы сказать что-то новое. Это для него такой же акт, как для паука — производить паутину. Если муха говорит «в этой паутине нет ничего нового», паук может быть уверен, что уже выполнил свою задачу.

— Есть ли у вас четко продуманный план, когда вы начинаете писать рассказ или роман? Как начинали, например, роман «Шлем ужаса»?

— С ужасом.

— Поговорим еще об этом романе. Вы, наверное, пионер Интернета среди русских писателей, и, если не ошибаюсь, Интернет является для вас каким-то пространством свободы. А в «Шлеме ужаса» Интернет становится лабиринтом, даже тюрьмой?

— Интернет не является пространством свободы. Пространством свободы может являться только ум. Все то, во что помещают ум, становится его тюрьмой.

— «Шлем ужаса» соединяет элементы буддистской философии и chat’а в Интернете. Как встречаются для вас Интернет и буддизм?

— В уме.

— Когда и как вы познакомились с буддизмом?

— Это было около двух тысяч лет назад в Бенаресе. Я не помню точных обстоятельств.

— Для меня буддизм в ваших произведениях — это пространство и неожиданные возможности — как в рассказе «Жизнь и приключения сарая Номер XII». А для вас?

— Буддизм — это бирка, которую можно клеить на мои книги. Мне это не обидно. Можно ее и не клеить. Тоже не обидно. Буддизм — это просто осознание того факта, что все происходит исключительно в уме.

— Почему вас так интересует психоделический опыт?

— Уже не интересует. Трезвость гораздо более сильный наркотик.

— Какой ваш любимый роман в жанре научной фантастики?

— «Туманность Андромеды» И.А. Ефремова.

— Как вам фильм «Матрица»?

— Первый — хорошо. Остальные — нормальный бизнес-проект, но не очень трогает.

— Что для вас значили инсталляции Кабакова?

— Инсталляции Кабакова.

— Вы сегодня один из самых знаменитых русских писателей. А насколько адекватно воспринимаются ваши произведения в России?

— Не знаю. Я не знаю даже, насколько адекватно я их пишу.

— Вы часто говорили, что нет ничего хуже для писателя, как участвовать в так называемой литературной жизни. А вы все-таки довольно сильно реагируете на критику — например, когда вы в «Generation «П»» сажаете критика ПБ в сортир…

— Наш президент Путин поставил перед нами задачу мочить врагов в сортире. Ничего личного.

— Вы говорите, что просто пишете для других такие книги, которые развлекали бы вас самого. Может быть, поэтому у вас, особенно в ранних произведениях, часто бывает хеппи-энд или, во всяком случае есть какой-то выход?

— Выхода нет. Это и есть выход.

— В связи со «Шлемом ужаса» уже нельзя говорить о хеппи-энд — наоборот, существует мнение, что этот роман оканчивает русский постмодернизм. Видите ли вы выход из этого лабиринта?

— Перестаньте думать, что вы в лабиринте.

Из стихотворения Вл. Набокова «Мы с тобою так верили» (Париж, 1938)

Источник

Антон Клубер/ автор статьи

Антон уже более десяти лет прочно удерживает почетное место главного редактора сайта, блестяще проявляя свои профессиональные навыки журналиста. Его глубокие знания в области психологии, отношений и саморазвития гармонично сочетаются с увлечением эзотерикой и кинематографом.

Загрузка ...
Понимаем жизнь глубже