Собаку звали Альма.
Она была старая и слепая. Чужая старая большая собака была в деревне. Уже и цепь с неё сняли, она больше не могла охранять двор. Я ее кормить ходила; рядом была наша дача. И однажды Альма меня укусила — сослепу, не узнала, да я сама была виновата — сзади подошла с едой…
Это была большая собака, руку она прокусила сильно. Шрам все ещё немножко видно. Ну, я руку бинтом замотала; одиннадцать лет мне было. И рукав натянула; скрыла укус. Дедушка потом увидел и ужаснулся, а я наврала. Сказала, что гвоздем поранилась. Я редко неправду говорила, почти никогда: но вот, обманула.
Я боялась за собаку. Я не хотела, чтобы у неё были неприятности, чтобы с ней плохое случилось. И продолжала прятать куски хлеба и котлеты в карман за обедом; для Альмы. И ходила к ней, кормила. Альма клала мне голову на руку, лизала — она понимала все. И смотрела невидящими мутными глазами прямо в душу. А я ее гладила по голове.
Это даже не прощение — это понимание. Никто не виноват иногда, ни собака, ни девочка, ни хозяева-старички. Жизнь такая штука. Могут и укусить сослепу — ну и что? Забыть и понять нетрудно совсем. Все станем старыми и беспомощными когда-нибудь; и то, не всем суждено.
Жалеть надо совсем старых и по-настоящему больных. Не сильно жаловаться. Стерпеть иногда надо. И хорошо, что шрам остался — бывают хорошие, правильные шрамы. Поглядишь на него и опять пойдёшь кого-то кормить. И никак иначе.
