На каждом своем дежурстве в реанимационном отделении Детской клинической больницы Риги Петерис Клява сохраняет жизнь тем детям, которых можно удержать в нашем мире, и провожает за грань тех, кому уже ничем не поможешь. С одной стороны, он немножко бог, а с другой — беспомощный наблюдатель. На такой работе врачи становятся или циниками, или пофигистами, или философами. Иначе просто невозможно каждый день задаваться вопросами: «Все ли я сделал для того, чтобы этот ребенок жил?» и «Зачем люди так страдают?». Петерис выбрал философскую стезю. С 1985 года он серьезно изучает вопросы жизни и смерти и охотно делится с нами своими знаниями.
Разговаривали мы с Петерисом в офисе на улице Рериха. И я обратила внимание на то, что у него совершенно детские глаза, как у тех, кто очень многое в жизни видел, но в ней не разочаровался и все еще верит в чудеса. И мне вспомнилась повесть великого американского писателя Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Ее главный герой-подросток мечтает о том, как он вырастет и будет работать тем, кто стоит на краю пропасти и ловит заигравшихся во ржи детей, чтобы ни один малыш не сорвался вниз и все остались целы. И мне подумалось: «Юноша вырос, и его мечта исполнилась». И, как всякая реализовавшаяся мечта, она отличается от идеала: оказывается, не всех и не всегда получается спасти.
Петерис Клява родился 20 июля 1964 года. Закончил педиатрический факультет Рижского медицинского института. Получил специальность анестезиолога-реаниматолога. Более двадцати лет работает врачом-реаниматологом в Детской клинической университетской больнице. С 1985 года изучает глобальные вопросы, касающиеся жизни и смерти, внетелесного опыта и развития человека. В 2001 году был инициатором и главным организатором визита Далай-ламы в Латвию. Несколько лет вел на телевидении программу «Здесь и сейчас!». Создатель общества Reanimare, которое ищет ответы на извечный вопрос: как сделать нашу жизнь гармоничной. Выступает с лекциями, ведет семинары.
— Петерис, а давайте замахнемся сразу на глобальное — что такое смерть? Почему она нас так страшит?
— Страшит людей неизвестность и необратимость случившегося. Я работаю в детской реанимации, вижу сотни детских смертей. И замечаю, что у родителей, теряющих ребенка, очень редко возникает вопрос: «Что есть смерть?» Они думают только о том, что «больше никогда», страдают, устраивают похороны, ходят на кладбище и много лет смотрят на фотографии. Горе утраты велико. Но у тех, кто задается вопросом «что такое смерть» и ищет на него ответ, острота страдания отступает, потому что человек начинает постигать: смерти нет. Есть переход в другую форму существования, слияние с тем белым светом, который видит каждый, кто переживал клиническую смерть.
Многие мудрецы это знают. Эйнштейн, когда его близкий друг в Цюрихе умер, записал в своем дневнике: «Смерть для нас, физиков, ничего не значит. Ты ушел первым, я уйду за тобою. Прошлое, настоящее и будущее — это навязчивая иллюзия». Дети иногда интуитивно это чувствуют. Восьмилетняя девочка, которую я лечил… не важно от чего, так вот она говорила родителям незадолго до своего ухода поразительные слова: «Мама и папа, вы должны понять, вы только не пугайтесь: нас — нет! Когда Бог думает сам о себе, мы показываемся в его уме». Девочка и Эйнштейн говорили об одном и том же: наше материальное существование в этом мире является великой иллюзией, а смерть — переходом.
Уровень ответа на вопрос «что такое смерть» бывает разный. Столь сложное знание надо объяснять так, чтобы люди, стоящие на разных ступенях развития, поняли доступную для них часть информации и чтобы это понимание принесло им утешение. Первый уровень — человек понес утрату, согласно законам своей религии, признал, что умерший попал в рай или ад, быстро закопал или сжег покойника, помолился, избавился от воспоминаний и стал делать новых детей. Это нормальный процесс, поддерживающий численность населения, человеческую биомассу. Кстати, в понятии «биомасса» нет ничего плохого — из нее произрастает все хорошее и ценное. Религиозный институт полезен — он помогает тем, кто остался в живых, пережить горе, тем, кто ушел, — совершить переход.
На более высокой ступени развития, когда голова не занята сплошными страданиями или непоколебимыми религиозными убеждениями, когда в ней достаточно свободного места для восприятия нового, человек осознает, что смерть — это просто освобождение от тела и переход в другое измерение. Причем измерений может быть много, и они не являются ни раем, ни адом.
А кроме обычной мудрости есть еще и запредельная — для избранных.
— А давайте шагнем к мудрости! На запредельную, может быть, посягать не станем, но чуть глубже, чем принято, о смерти поговорим. И вот какой любопытный момент мы сейчас переживаем: над вопросом «есть ли жизнь после смерти» размышляет современная наука. А религия, которая вроде бы занимается духовными поисками, здорово от нее отстает. Не странно ли?..
— Так получилось, что сейчас физики-теоретики ближе к пониманию этих вопросов, чем духовные деятели. Все меньше места остается для философии и все больше — для научных исследований. Всего 4 % человечества генетически склонны к духовности, всего 16 % — к бизнесу и систематическому труду. Но кроме врожденных склонностей в нас заложена тяга к многомерному развитию в разных направлениях. И современное западное общество через искусство, фильмы, спектакли, интернет постепенно нас развивает, делает более духовными и трудолюбивыми. Поэтому западный человек намного более восприимчив и образован, чем индус или тибетец. Он готов поглощать знания, в том числе и духовные. Он создал науку, и поэтому Далай-лама так стремится на Запад. В США Далай-лама каждый год встречается с самыми продвинутыми учеными — приглашает семьдесят-восемьдесят нейрофизиологов, генетиков, квантовых физиков, математиков и в форме свободной дискуссии обсуждает с ними вопросы, что такое сознание, жизнь и что находится за ее пределом.
Белый Свет смерти, который мы все рано или поздно увидим, является реликтовой энергией Вселенной, которая существовала до всего. Понятие общее и для квантовой физики, и для всех религиозных учений, включая христианство. И ученые, и религиозные деятели хором говорят: свет — это основа всего, это чистая энергия, которая неким образом превратилась в материальный мир. Она — во всем. И в нас — тоже.
«Я никогда не говорю умирающим детям, что они умрут. И никогда никого не обманываю обещанием продолжения этой жизни. Я стараюсь очень коротко посвятить ребенка в истину: „Смерти нет. Ты уходишь из тела и переходишь в другое состояние“. И ребенок получает от меня подтверждение своему ощущению того, что он будет существовать и дальше, но только по-другому».
— Некоторые нейрофизиологи утверждают, что человеческий мозг вовсе не является источником сознания. А работает только его приемником. Что вы думаете об этой теории?
— Профессор Стюарт Хаммерофф, анестезиолог и психолог из Университета Аризоны, и его коллега из Оксфорда сэр Роджер Пенроуз создали квантовую теорию сознания. Они считают, что человеческий мозг — это квантовый компьютер, сознание — его программное обеспечение, поступающее извне, из Вселенной, а душа — информация, накопленная на квантовом уровне. Подобная точка зрения высказывалась давно, но ученые подвели под нее вполне научную базу: носители сознания, то есть информации — это расположенные внутри нейронов миллиарды белковых микротрубочек (microtubules), которым раньше отводили скромную роль арматуры и транспортных внутриклеточных каналов. Квантовая информация в них накапливается и не может быть уничтожена даже после смерти тела. После того как тело погибает, она сливается со Вселенной. И существует бесконечно долго. Профессор Стюарт Хаммерофф называет эту информацию «душой».
— Получается, будто бы человек — это биоробот с источником внешней энергии. А как же быть с тем, что человек создан по образу и подобию Бога?
— Не вижу противоречия: искра сознания в нем — от Бога. Чтобы уподобиться Богу, человек должен постичь себя, а это можно сделать через любовь, служение и уважение к другому человеку. Эту идею трудно донести и до тех, кто нами управляет, и до миллиардов других, которые живут, как рыбы, в неосознанных совокуплениях, отчего 40 000 детей каждый день умирают от голода. Неплохо было бы привести к разумению эту массу народа, поднять на более высокий уровень развития. Процесс развития — медленный, сложный, но все-таки возможный!
Знания о смерти меняют наш образ жизни. А мы их от себя отталкиваем. В Средние века в Европе под запретом был секс, зато постоянно говорили о смерти. Сейчас все говорят про секс, запретной темой стала смерть. В обществе как скажешь это слово, так сразу от тебя все знакомые глаза отводят и убегают, словно, если его не произносить, все они будут жить на Земле вечно.
Представьте себе: человек не может умереть полностью. В процессе смерти исчезает только его материальное проявление. Мы теряем физическое тело, но то, чем мы являемся, — личность — остается. Наша энергетическая суть, воспринимающая все явления и реагирующая на них, живет дальше, не ограниченная ни пространством, ни временем. Путешествует по иным мирам и сливается с Богом.
В одиннадцатом классе я увидел сон: женщина принесла мне черную книгу, в которой «все написано». Он сбылся через несколько лет. Я учился в медицинском институте, и женщина предложила мне купить черную книгу, где «все написано». Называлась книга «Бхагават Гита» — индийская библия о реальности. Стоила книга тридцать пять рублей, а стипендия у нас была сорок рублей. Но я все равно ее купил и читал в общежитии по ночам, под одеялом, с фонариком — боялся, что у меня отберут «религиозную литературу».
— Какие события подтолкнули вас к размышлениям о смерти и к ее изучению?
— В человеческой жизни бывают случаи, забыть которые невозможно, рассказывать про которые — неловко. С ними обычно сталкиваются врачи, летчики и космонавты: «Видел необъяснимое, но никому про него не поведаю, а то назовут сумасшедшим или наркоманом, снимут с работы, с дежурств и полетов».
Более двадцати лет назад, когда я только начинал работать реаниматологом, в Даугавпилсе в одной из квартир взорвался газовый баллон. Мама сразу погибла, сын получил ожоги 90 % тела. Мальчика привезли в реанимацию. Спасти человека с такими обширными ожогами невозможно даже теперь. Мальчик был обречен. Я шел по коридору, собирался зайти к нему в палату — первую направо. Передо мной к нему зашла сестричка, в белом халате, с длинными распущенными волосами. Я подумал: «Интересно, что это за новая сестричка сегодня дежурит?» Через пять секунд вошел вслед за нею в палату. А в палате никого нет, кроме пациента. Но я же ясно видел молодую женщину в таком странном свободном халате почти до пола! Вдруг монитор показал быстрое ухудшение состояния больного: его сердце билось все медленнее. Я начал реанимацию, но мальчик умер. И у меня нет иного объяснения появлению женщины в белом, кроме одного: это мама мальчика пришла, чтобы помочь ему выйти из тела.
Еще один случай меня долго тревожил. Трехлетняя девочка умерла после сложнейшей операции на сердце. И еще несколько дней в пустой палате сестрички и санитарки слышали ее плач. Даже те, кто оказывался в палате случайно и вообще ничего не знал, тоже слышали, как девочка звала маму. Малышка не могла совершить переход, ее удерживали в нашем мире у места смерти вопли и страдания покинутых близких. В частности — мамы.
Всем нам надо знать, что смерть человека — долгий и сложный процесс, а не мгновенный акт: был человек — бах, и нет его больше, аннигилировался! Мы понимаем, что эмбриона внутри мамы нужно воспитывать, любовью окружать, чтобы он музыку хорошую слушал, добрые слова, песни. И тогда он родится здоровым и хорошим человеком. Умирающую душу тоже надо лелеять, окружать заботой, вниманием, без соплей и воплей. Ведь ей предстоит долгий путь там и повторное рождение в ином теле.
— Не нужно предаваться безудержному горю, стенать «на кого ты меня покинул» и просить родную душу остаться?
— Нет, не нужно, а то ведь возьмет и останется. И будет страдать. Крики несчастных и невежественных родственников в момент, когда душа перемещается в духовное измерение, нарушают процесс. Момент перехода исполнен благодати, он должен происходить в тишине, светлой, возвышенной печали. Иначе человек останется в земной атмосфере, как призрак, цепляющийся за свой дом или за родню.
Молитва, призыв о помощи к тому, кто умеет переходить из физического тела в духовное — к Богу любой религии — лучшая помощь умирающему. Молитва долгая, вплоть до сорокового дня, когда расщепляется то эфирное тело, в котором на нашем уровне обитала душа, и она полностью переходит в иное измерение.
— Вы с такой любовью и самоотдачей заботитесь о чужих детях. А у вас есть дети?
— Я двенадцать лет как женат и воспитываю мальчика и девочку — это дети жены от первого брака, которые очень дороги мне.
— Хороший способ приобрести минимум ответственности за детей и максимум радости от них!
— В одиннадцать лет я думал: как можно полюбить одну женщину на всю жизнь? А может, вторая или третья окажутся лучше? В школе в течение четырех лет у нас было по тринадцать уроков русского языка и литературы. Я запоем читал русскую классику, романы и повести, в которых нет счастливых историй любви. Лермонтовский гордый и одинокий Печорин из «Героя нашего времени» был моим виртуальным фантомом, с которым я мысленно общался. Я очень рано почувствовал, что не могу быть счастлив на обычном уровне семьи. И в то же время я всегда хорошо контактировал с детьми. Педагог Илзе Петровна Архипова, которая в моей школе преподавала русский язык и литературу, советовала мне стать детским врачом. Я был категорически против. Врачом — да, но только взрослым! Поступал на общий лечебный факультет, но мне для него не хватило полбалла, и меня взяли на педиатрический, за что я искренне благодарен судьбе.
За годы работы в реанимации я понял, что очень легко создать ребенка и удовлетворить таким образом свой эгоизм. Сделал лапочку, понянчил, поцеловал, погладил… Но что ты ему еще можешь дать? Я вижу этих пьяных дегенератов, которые тоже, без сомнения, божественные создания, которые размножаются, как рыбы в пруду, чьи дети потом страдают и умирают. Я понимаю, что кто-то из детей воспитывался в ужасных условиях и стал гением или святым, кто-то с младенчества нищенствовал и стал аватаром Бога. Понимаю, что материально-психологический комфорт не всегда самое главное в воспитании ребенка. Но у меня свое собственное, личное отношение к страданию. И я не хотел бы ни при каком условии обрекать на него человека.
Каждый сам выбирает свою меру ответственности. И я выбрал ответственность за приемных детей и своих пациентов.
— Главный человек в Вашей жизни?
— (Долго молчит.) Раз я об этом задумался — значит, у меня такого нет.
— Ваш любимый фильм?
— Все фильмы с Никулиным. Почему Никулин? Потому что сложный потусторонний Тарковский или «Матрица» — это классно. Но мне такого классного достаточно в моей жизни и на работе. А когда вижу Никулина, то понимаю, как запредельная мудрость бытия оборачивается гениальной простотой. Это для меня откровение. В одном из последних интервью у Никулина спрашивают: «Что есть счастье?» Он отвечает: «Это очень просто. Я утром встаю. Мы с женой пьем кофе. Завтракаем. И я иду на работу в цирк». Долгая пауза, и вся Россия замирает и приникает к экранам телевизоров — что же дальше?.. Никулин после паузы продолжает: «Потом я работаю в цирке. Вечером возвращаюсь домой. Мы с женой ужинаем. Пьем чай. И я иду спать». Точка. Все воспринимается целиком, как есть, без ненависти, без сожалений. И в будничной серости сразу видно совершенство мироздания. Никулин дает исполниться всему прекрасному, без нервов, без истерики, без срывов. Он умеет посмеяться, он показывает нам глубокую радость бытия. Как Бог-Дитя — это его образ.
— В чем смысл вашей жизни?
— В жизни нет смысла. Какой смысл во сне? Где эти люди, которые жили до нас? Их нет и никогда не было! Мы из пустоты пришли, в нее и вернемся. Нет смысла ни в чем, даже в творчестве. Само бытие превыше всего, превыше Баха и Моцарта. Надо просто жить. И делать, что умеешь. Надо познавать самого себя. Невероятно интересны рассказы продвинутых людей о внетелесном опыте. Они бывают в иных мирах, рассказывают, как там хорошо, намного лучше, чем здесь. И кажется: как захватывающе, кажется, что те измерения могут и тебя удовлетворить. Надо там побывать! Побываешь — у меня были такие моменты. И приходит время, когда ты понимаешь, что те великие миры тоже не могут удовлетворить твой запрос.
И приходишь к выводу, что надо просто жить, делать, что можешь, и пусть все будет как будет.
— Что для Вас счастье? Ощущали ли Вы его?
— Счастье — это короткий проблеск, когда ум спокоен, а духовный интеллект чувствует присутствие вечной силы, на которое отзывается сиянием твой внутренний свет. Гармония внутреннего и внешнего. И ты понимаешь, что надо было бы находиться в таком состоянии умиротворенной радости всегда. Что мешает? Конечно, наш непрерывно суетящийся ум.
А еще счастье для меня — когда больной ребенок попросит воды и я ложечкой даю ему пить и утоляю его жажду. Счастье — когда я вижу умных, интеллигентных и добрых родителей, которые любят своего ребенка.
— Для Вас важно, чтобы Вас любили другие люди?
— Для меня важнее любить самому. Любовь — это когда у Вас общие интересы, Вам одно и то же очень нравится и не нравится. На подобной основе создается вполне приемлемая семейная жизнь. А вообще-то каждый засыпает и умирает сам, в своем одиночестве. Как Бог один, так и ты один. И если кому-то удается интегрировать в свое одиночество другого человека — это замечательно.
— Одиночество — это горе?
— Вопрос — почему ты один? Многие совершенные люди, например Махариши, рекомендуют для человека семейную жизнь. Иисус Христос был в Тибете и говорил мужчинам: «Лучший монастырь для тебя — твоя семья. Это отличная школа служения, ведь, когда ты делаешь хорошо другому человеку, ты делаешь добро Богу». Мне лично нравится мыть посуду, гладить рубашки. Я использую эти моменты для практики в концентрированной осознанности.
— Если бы Вы были всемогущим, что бы Вы изменили в нашей жизни?
— Я бы спросил у Бога: «Понятно, что все — иллюзия, но почему, Боженька, Тебе потребовалось создать иллюзию, в которой дети и взрослые страдают, умирают от голода, и это ощущается на физическом уровне? Создай другой сон для разума. В этом Твоем кошмаре нам плохо! На фиг он нам и Тебе нужен?»
Ученые, в том числе знаменитый астрофизик Стивен Хокинг, считают, что Бог Вселенную не создавал. Может, и не создавал. Может, ее создали падшие ангелы и прочие неумелые ученики Бога, чтобы реализовать свои комплексы. Они забрасывают души, созданные Богом, в материальные миры, которые соорудили сами. А потом рассматривают, что из этого вышло, и приятелям показывают. И задача святых учителей — Иисуса, Будды — эти искры Бога вытаскивать из чужих миров и возвращать Богу.
Будда сказал, что творение — это проявление невежества богов. Что он имел в виду? Лев Толстой написал «Войну и мир». Ему было писать интересно. Нам читать интересно. А если представить, что герои его книг живут в созданном писателем мире, где умирают на войне, в родах, мучаются от болезней? Они бы тоже роптали и выступали против создателя: «Почему ты не придумал добрую книгу с хорошим финалом?»
И если бы я был Всемогущим, то сделал бы так, чтобы в мире не было боли и физических страданий. А с нравственными муками типа «любит — не любит» человек уж как-нибудь справится.
