Марина Абрамович (род. 1946) — сербский мастер перформанса. Ее работа исследует отношения между художником и аудиторией, пределами тела и возможностями ума. Активно занимающуюся творчеством больше пяти десятилетий, Абрамович прозвали «бабушкой искусства перформанса». Она открыла новое понятие идентичности, делая наблюдателей участниками и сосредотачиваясь на «противостоянии боли, крови и физических пределах тела».
«Впервые я обняла маму, когда у нее была глубокая деменция, и она позволила это сделать, потому что уже не узнавала меня». Марина Абрамович в разговоре о любви.
Перевод с польского Антона Маликова.
Паулина Райтер: — Запись перформанса «Энергия покоя / Остаточная энергия» 1980 года: вы стоите напротив Улая — вашего партнера в искусстве, вашего любовника — держите лук, тетива натянута, Улай зажимает пальцами наконечник стрелы, направленной в ваше сердце.
Марина Абрамович: — Вы проехали такое огромное расстояние, из самой Польши, чтобы поговорить со мной о любви?
— Да.
— Тогда нам следует начать с другого рассказа, о том, что было раньше. Мне потребовалось много лет, чтобы понять, что такое любовь, и чтобы понять, как важна безусловная любовь.
Я выросла в Югославии, находившейся под властью маршала Тито, во времена коммунистической диктатуры. Родители — партизаны, герои войны. У меня было непростое детство. Их союз — ужасный, напоминал войну — они никогда не целовались, не обнимались, даже не разговаривали друг с другом.
Я очень любила отца и восхищалась им — он обладал шармом революционера. Не могла понять, почему мать так плохо к нему относится. Только значительно позже осознала, что он ей изменял. Она ревновала.
А потом отец меня обманул. Мне было шесть лет. Он учил меня плавать, но дело шло из рук вон плохо, я боялась глубины. Однажды он посадил меня в маленькую лодку, мы заплыли далеко. Вдруг он схватил меня, как щенка, и бросил в Адриатику. Помню, как я испугалась — я наглоталась воды и была уверена, что утону. А отец стал отплывать. Я видела только его отдалявшуюся спину. Кричала, но он не оборачивался. Я подумала, что ему все равно, выживу я или умру. Я почувствовала злость и решила, что не сдамся. Подстегиваемая яростью, я поплыла за ним. Он остановил лодку и ждал, не глядя в мою сторону. Услышав, что я подплываю, протянул руку и втащил меня на борт. Мы не сказали друг другу ни слова. Помню чувство одиночества и отчаяния. Я поняла, что если уж собственный отец меня не любит, значит меня нельзя любить, и я никогда не буду любима.
— Родители научили вас, как преодолеть страх, но не учили как любить и быть любимой.
— Мама никогда меня не обнимала. Много позже, когда мне было уже лет 40, я спросила ее: «Почему ты никогда меня не целовала?». «Чтобы не сломать тебя», —- ответила она.
Когда она умерла, я нашла ее письма и дневники. Я узнала, какой несчастной и одинокой женщиной она была. Если бы раньше мне попалась на глаза хотя бы страница из этих дневников, мои отношения с ней сложились бы иначе. Но оказалось слишком поздно, ее уже не было.
Думаю, она хотела, чтобы я выросла сильной женщиной, которую невозможно ранить. Которая не будет так страдать из-за любви, как она.
— В жизни — наоборот. Если в детстве мы узнали любовь, мы вырастаем сильными. Вы говорите о том, что родители нанесли вам рану, не заживающую всю жизнь.
— Да. Я постоянно задумывалась над тем, что сделала не так. Почему меня не любят? Считала, что не заслуживаю любви.
Люди молчат о подобных вещах, потому что о них не принято говорить, но я уже в таком возрасте, что позволяю себе свободу — когда мои родители умерли, я почувствовала облегчение.
Может быть, они даже по-своему любили меня, но я кое-что вам скажу: впервые я обняла маму, когда у нее была глубокая деменция, и она позволила это сделать, потому что уже не узнавала меня.
Если бы не бабушка, которая воспитывала меня в течении нескольких лет, я бы вообще не знала, что такое любовь.
— Вернемся к фотографии с Улаем. О перформансе «Энергия покоя / Остаточная энергия» вы говорили, что это работа о доверии двух людей. Почему стрела направлена в ваше сердце?
— Я не задумывалась над этим. Всегда так складывалось, что я брала на себя труднейшие ситуации, меня манила опасность. В этом перформансе мы закрепили на грудной клетке маленькие микрофоны. Меня будоражила мысль, что я услышу звук своего сердца в тот момент, когда смерть так близко. Это могло случиться в любую секунду.
Тот же вопрос, который вы задали, прозвучал в интервью, которое Улай дал на телевидении. К тому моменту прошло уже несколько лет, как мы расстались, на протяжении семи лет мы совсем не общались. Я согласилась на интервью при условии, что мне не придется встречаться с Улаем, каждый из нас ответит на вопросы отдельно.
На вопрос: «Почему стрела направлена в сердце Марины?», Улай ответил: «Это было и мое сердце».
— Он имел в виду, что вы были одним целым?
— Да. В самом начале наших отношений Улай нашел в музее медицины фотографию скелета сиамских близнецов, сросшихся ребрами. Этот образ стал символом нашего физического и духовного единства. Наша первая встреча была необычной. Я поехала в Амстердам по приглашению телевидения. Когда приехала, меня представили художнику Улаю. После съемок мы всей группой пошли на прием. Я встала и сказала, что всех угощаю, потому что у меня сегодня день рождения. А Улай: «Нет, сегодня у меня день рождения». Он вытащил из кармана маленький календарик и показал, что в нем недостает листка с 30 ноября. Сказал, что всегда вырывает из нового календаря день своего рождения. Я не могла в это поверить, потому что у меня был такой же календарь, тоже с вырванным 30 ноября, потому что день рождения вызывал у меня мрачные мысли.
Таких совпадений в наших отношениях было множество. Я во сне задавала вопрос, а Улай просыпался и отвечал на него. Или я порезала палец, а Улай в тот же самый момент поранил тот же палец другой руки. Между нами установилась какая-то синхронизация. На время, а потом все закончилось.
— Вы были вместе 12 лет.
— Когда мы познакомились и полюбили друг друга, решили работать вместе. Первый совместный перформанс — «Отношения во времени», мы показали его на Венецианской биеннале в 1976 году. Мы стояли обнаженными на расстоянии 20 метров друг от друга. Сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее мы бежали друг другу навстречу. В первый раз, минуя друг друга, едва соприкоснулись, каждый последующий раз задевали друг друга все сильнее, а в конце начали сталкиваться. Несколько раз удар оказывался настолько сильным, что я падала. Мы хотели показать, что из столкновения двух энергий — женской и мужской — возникает нечто, что мы назвали «that self», «то «я»». Это была третья энергия, абсолютная, лишенная эго, соединение мужского и женского начал. Высшая форма искусства.
— У этой энергии есть что-то общее с любовью?
— Боже мой, ну, конечно. С идеей единения, целостности, связи. Некоторое время мы с Улаем были идеальной парой, которую связывали любовь и искусство. Мы жили бескомпромиссно, за пределами общественных норм. Купили старый полицейский фургон, «ситроен», такую консервную банку без системы обогрева, и поселились в нем. Переезжали с места на место, туда, где хотели увидеть наши работы. Мы взяли собаку из приюта. Я не хотела детей, еще до Улая делала аборты, потому что не видела возможности быть одновременно матерью и абсолютно свободным художником. Искусство было для меня важнее всего.
— Вы с Улаем написали манифест вашей бродячей жизни — «Art Vital» («Живое искусство»). А в нем следующие обещания: не заводить постоянного места жительства, энергия в движении, никакого повторения, самостоятельный выбор, подвергать себя опасности, нарушать границы, рисковать, подчиняться основным рефлексам, полагаться на случай.
— Мы так жили пять лет. Все наше имущество умещалось в этом автомобиле. Часто мы парковались где-нибудь в деревне и шли к пастухам, чтобы они дали нам какую-нибудь работу в обмен на молоко, колбасу, сыр, хлеб. В свободное время я вязала нам свитера на холодные дни. Нам не надо было оплачивать ни телефонные, ни квартирные счета.
— Вы чувствовали себя счастливой?
— Да, очень. Это была идеальная жизнь. Мы любили друг друга, все время занимались сексом, у нас была собака, которую мы любили, мы жили идеями, ездили по музеям и воплощали свои замыслы. Мы были очень бедными, но чувствовали себя очень богатыми.
Сегодня я встречаю много богатых людей, познакомилась даже с несколькими миллионерами и видела, как они переживают из-за совершенно несущественных вещей, как их губит привязанность к деньгам. Ничего не иметь — важное начало чего-то значимого. В то время было популярно изречение из суфийской философии: «Less is more» — меньше, значит больше. И мы тоже постоянно говорили себе, что все больше хотим иметь все меньше.
— Рассматривая ваши совместные работы тех лет, зная, что вы расстались, можно увидеть в них предвестие того, что любовь закончится, что будет боль. Два сталкивающихся тела. Улай зашивающий себе рот, чтобы вы говорили за него («Разговор о сходстве», 1976). Вы давали друг другу пощечины («Светло/Темно», 1977). Перформанс «Вдох/Выдох» (1977), где вы дышали воздухом, который выдыхали друг в друга, едва не задыхаясь. Стрела, направленная в ваше сердце.
— Может быть. Мы расстались на Великой китайской стене. Изначально этот перформанс должен был называться «Любовники». Мы должны были двигаться навстречу друг другу с двух концов стены, встретиться посередине и пожениться. Однако по дороге Улай изменил мне с китайской переводчицей, сопровождавшей его, и сделал ей ребенка. Женился на ней.
Потом мы много лет не виделись. Я выкупила у него права на наши совместные работы. Два года назад Улай решил оспорить тот договор, дело дошло до суда. Я была уверена, что выиграю его, но я проиграла, пришлось заплатить огромную сумму.
Эта история меня разрушила психически. Чтобы очиститься, я поехала медитировать в центр на юге Индии. Хотела избавиться от причинявшего мне боль гнева, от злости на Улая, которая была как нарост у меня внутри. И что? В этом месте на краю света, 36 часов пути от Нью-Йорка, кого я встречаю? Улая и его очередную жену. Ему пришла в голову та же самая мысль.
Мой первый порыв — уехать. А потом я села и подумала: если Бог нас обоих отправил сюда, значит для этого есть причина.
После месяца медитаций, проведенного бок о бок, я ему все простила. А он мне. Злость, напряжение, гнев ушли. Люди часто говорят, что прощение — важно. Легко сказать, трудно сделать. Но люди правы. Прощение — лучшее лекарство.
Сейчас мы с Улаем дружим. Будем писать книгу о том, что пережили вместе. Я беспокоюсь за него, потому что он очень болен, похудел, кожа и кости. Я люблю его. И жизнь именно такова. Странное чувство любовь, она способна уйти и способна вернуться.
— Значит на Китайской стене был не конец любви, а только пауза.
— Но я не хочу, чтобы вы меня не так поняли — сегодня я сильно влюблена в совершенно другого человека. Одна вещь, которую я поняла с возрастом, а мне в этом году исполняется 72 — насколько важна безусловная любовь. Любовь к совершенно чужому человеку. Любовь к природе, животным, скалам, деревьям.
С каждым днем я все ближе к смерти. В эту секунду ты живешь, а в следующую уже мертва. То краткое время, которое мы находимся здесь, должно быть наполнено любовью к жизни и радостью. Не надо бояться жить. Какая страшная трата времени — жить жизнью, наполненной ненавистью.
— Как вы учились безусловной любви?
— Через страшные страдания. После Улая мне потребовалось много времени, чтобы снова поверить мужчине. Но в конце концов я влюбилась, поверила и вышла замуж. И этот человек, Паоло, по-настоящему разбил мне сердце.
Когда Улай меня бросил, было страшно, но этого я немного ожидала. Еще и поэтому я не хотела иметь от него детей, потому что каждую свою женщину он бросал с ребенком. С самого начала я принимала в расчет то, что наши отношения могут закончиться. Зато Паоло, мой муж, заставил меня поверить в то, что наша любовь — на всю жизнь. Что я в безопасности. Когда любишь абсолютно, то и боль от измены абсолютная. Он все уничтожил, предал меня. Я страдала невыносимо.
Я умею переступить через физическую боль — в перформансах, когда мне казалось, что не выдержу, что вот-вот потеряю сознание, она проходила.
Эмоциональная боль оказалась значительно хуже. Мое сердце было разбито, и я не могла собрать его сама. Я все время плакала — в супермаркетах, в такси, начинала рыдать посреди улицы. Изводила друзей рассказами о своей любви и страданиях, все были сыты ими по горло. Я сама уже не могла себя слушать. Не могла спать, есть. Я была больна.
— Знакомая врач рекомендовала вам двух шаманов в Бразилии — Денисе и Руду. Она верила, что те исцелят ваше разбитое сердце.
— Я поехала к ним. Сначала мною занялась Денисе. Мы вместе сели на землю. На Денисе было платье в цветочек, она улыбалась неземной улыбкой и казалась самой счастливой женщиной на свете. Она мне улыбнулась и спросила: «Что происходит?». Я разрыдалась и стала рассказывать, что сильно люблю Паоло, что он меня бросил, что я старая и уже никто никогда меня не полюбит, я навсегда останусь одна. Чем больше я жаловалась, тем больше Денисе смеялась над моими словами. После того, как я проревела час, она сказала: «Ну хватит». Сняла платье и стала передо мной совершенно голая. У нее были крепкие ноги, широкие бедра, огромные груди, свисавшие до пояса. «Посмотри на меня! — произнесла она. — Я — богиня! Я — самая красивая женщина, какую ты когда-либо видела».
Она взяла свою обвисшую грудь, поднесла к губам и поцеловала. Потом другую. Она целовала свои руки, колени, ступни. Я смотрела на нее — действительно, в тот момент она была богиней. Ее убежденность в собственной красоте, то, насколько она была уверена и довольна, вывело меня из состояния жалости к себе. Это было лучше, чем 20 лет психоанализа. Я поняла, что чувство отвергнутости, ощущение себя нелюбимой, убежденность в том, что я уродина, что у меня огромный нос, огромная задница, жирные руки — полная чушь. Сила идет из души. Передо мной стояла самая красивая женщина, какую я видела в жизни.
— Денисе еще и прорицательница.
— Однажды она бросила камушки и ракушки, взглянула на них и сказала: «Ты здесь издалека, из другой галактики, ты явилась с определенной целью». «Какова моя цель?» — спросила я заинтригованно. «Твоя цель — научить людей преодолевать боль», — сказала она. Я опешила. Денисе ничего обо мне не знала, но то, что она говорила, звучало так знакомо. Ведь именно это я делала во всех своих перформансах — создавала ситуации, сложные физически и эмоционально, и проходила через них у зрителей на глазах.
Поэтому я так сильно хотела написать «Преодолеть стену». Эта книга не для историков искусства, а для каждого. Эта книга должна вдохновлять. Конечно, моя жизнь была трудной, но я старалась выжать из нее как можно больше, найти выход, превратить страдание в искусство. Если я могла, то и вы справитесь с болью. В посвящении я написала: друзьям и врагам. Потому что на протяжении жизни многие друзья стали моими врагами, а многие враги — друзьями. Но я забыла о самом важном — я должна была посвятить ее и чужим. Потому что чужие появляются в нашей жизни и меняют ее. Таким чужим человеком, изменившим мою жизнь, был Руда.
Денисе приободрила меня, но я по-прежнему страдала физически. У меня болело левое плечо и рука, как сломанное крыло. Болели ноги. Руда сказал мне, что у такой физической боли, которая появляется как будто беспричинно, истоки — в эмоциях. «Мы должны пройти обратный путь, — сказал он. — Я избавлю тебя от боли физической, потом от эмоциональной, а после наполним тебя любовью к себе». «Но как?» — спрашивала я. Руда сделал мне массаж. Он продолжался несколько дней, и я выла от боли. Все время плакала. Вспоминала ситуации из детства, я и не подозревала, что моя память их сохранила. Под конец Руда меня обнял. Я — совершенно голая, среди джунглей, с чужим мужчиной, но в этом не было ни намека на эротику. Руда обнял меня, как обнимают маленького ребенка. У меня не осталось сил, я чувствовала себя опустошенной. Он сказал: «Теперь твои клетки свободны. Я люблю тебя. Я даю тебе безусловную любовь, но и ты должна себе ее дать».
— Что значит любить себя?
— Посмотри на меня. Никогда в жизни я не чувствовала себя лучше. Я счастливей, чем была когда-либо за всю свою жизнь. Я ни за что не хотела бы вернуться в то время, когда мне было 20-30 лет. И даже 50. Сейчас у меня есть знания, осознанность, которых раньше не было. Я просыпаюсь утром и чувствую, что мне хорошо в моем теле. Мне 72 года. Я с мужчиной, которому 51 год. Он влюблен в меня без памяти, он каждый день говорит мне, как ему чертовски повезло, что он познакомился со мной. И я его люблю.
Иногда про себя я думаю: нет, это невозможно. Как можно быть настолько счастливой? Мне больше не снятся кошмары, я сплю как ребенок. Хорошо ем. Все симптомы разбитого сердца прошли. Я не страдаю из-за того, что старею. Я поняла, что мое счастье зависит только от меня. В итоге мы все равно всегда остаемся одни, так что счастье не должен обеспечивать другой человек.
— В 2010 году в МоМА в течении трех месяцев вы показываете перформанс, который сразу вошел в историю искусства — «The Artist Is Present». Вы сидите на стуле, каждый день по восемь–девять часов, неподвижно. Люди, которые пришли на выставку, могут сидеть напротив вас довольно долгое время. Вы просто смотрите друг другу в глаза. По окончании вы говорили, что они давали вам безусловную любовь, а вы — им.
— Когда я придумала этот перформанс, куратор МоМА сказал, что я, наверное, сошла с ума, никто не захочет сесть, это Америка, ни у кого нет времени. Нью-Йорк постоянно спешит, все куда-то бегут. «Этот стул останется пустым», — предупредил он. «Мне все равно, — сказала я. — Значит будет пустым. Я все равно буду там сидеть».
Я знала, что могла бы сделать ретроспективную выставку, устроить торжественный прием и выкинуть все из головы. На самом деле, мне не обязательно было мучиться три месяца, сидя там. Но я поняла, что это уникальный шанс показать преображающую силу живого искусства.
Оказалось, что куратор ошибался. Стул напротив меня не только не пустовал, наоборот, люди стояли в гигантских очередях.
— Но вы правда считаете, что они пришли за безусловной любовью?
— Они пришли, потому что одиноки. Потому что страдают. Потому что технология отобрала у нас контакт с людьми. Чтобы сесть на стул напротив меня, сперва приходилось ждать, потому что очередь была действительно длинная. А потом люди садились. Может просто из любопытства? Когда кто-то садился напротив меня, он понимал, что за ним наблюдают сотни людей, я, его снимают на видео, фотографируют. Ему некуда было бежать — только вглубь, в себя.
— Поэтому многие плакали?
— Потому, что когда присмотришься к себе, видишь компромиссы, на которые пошла. Вещи, которые делала, несмотря на то, что не хотела. Может, твоя жизнь, пока мы сидим напротив друг друга, рассыпается на части? Кто знает? Однажды напротив меня села молодая девушка с маленьким ребенком на руках. Я никогда ни в чьих глазах не видела столько боли. В какой-то момент она сняла шапку с головы ребенка, там был шрам. Когда фотографии Марко Анелли («Портреты в присутствии Марины Абрамович») опубликовали в альбоме, эта женщина мне написала. Она писала, что ее дочь родилась с раком мозга. В то утро она ходила с ней к врачу, он сказал, что надежды уже нет. По дороге домой она зашла в МоМА. Девочка умерла несколько недель спустя. Я ей ответила. Где-то через полгода она мне написала, что беременна. Ее ребенок родился здоровым, она прислала его фотографии. Жизнь продолжается.
Многие люди возвращались по несколько раз, чтобы сидеть со мной. Образовалось своего рода сообщество. Некоторые продолжают встречаться, переписываются. Этот опыт оказался настолько мощным, что когда в последний день я встала со стула, то уже знала, что хочу делиться своим методом. Хочу открыть институт Марины Абрамович.
— Метод Абрамович основан на випассане (випассана или випашьяна — вид медитации в буддизме, созерцание четырех благородных истин и идеи невечности) (что означает видеть вещи такими, какие они есть) — медитативной практике, во время которой постятся, концентрируются на дыхании, мыслях, чувствах. Вы велите людям разделять рисовые зерна, ходить с завязанными глазами по лесу, выдержать неделю в полном молчании.
— Метод Абрамович — это разнообразные инструменты, которые позволяют познать себя. Когда меня пригласили летом 2014 года сделать выставку в Галерее Серпентайн в Лондоне, я решила, что не стану показывать ни работы, ни реконструкции старых работ. Пустое пространство. Работу должны были создать зрители. Это уже рассказ не обо мне.
В перформанс «As One» в Греции я пригласила людей через твиттер. Пришли тысячи. Я хотела им рассказать о любви к совершенно чужому человеку. Что она возможна. Я попросила их положить руки на плечи чужих людей рядом, и так они стояли в тишине семь минут. Люди стояли, плакали и чувствовали любовь. Мы умеем создавать ситуации, в которых демонстрируем гнев, но не способны создавать ситуации встречи в любви. Журналисты меня часто спрашивают, что должны сделать мировые лидеры с фатальной ситуацией в мире. Я говорю: они должны прочитать биографию Ганди. Изменить сознание — значит начать изменять мир.
— Может, вам нужно проводить мастер-классы для мировых лидеров по методу Абрамович?
— Может быть. Сейчас я провожу мастер-классы для бизнесменов, которые поддерживают институт. Я вижу, в каком они сильном стрессе, у них заболевания сердца. Они сами чувствуют, что должны замедлиться. Моя мечта — построить в больших городах то, что я называю «комната тишины», место в центре города, где можно будет укрыться, заскочить ненадолго, чтобы передохнуть, побыть с собой.
— В книге вы пишете, что Марин на самом деле три. Одна — воин. Вторая — личность духовная…
— …и третья — вульгарная Марина, которая валяет дурака. Я обожаю такую Марину, потому что она удерживает меня на земле. Боже, я рассказываю ужасные анекдоты, неполиткорректные, антифеминистские, абсолютно непристойные. Я это обожаю. Сейчас вам расскажу. Вам известно, что черногорцы страшно ленивы? Их любимое животное — змея, потому что она умеет ходить лежа. Ну так вот, одна женщина кричит на улице (…тут Марина Абрамович рассказывает анекдот, который, поверьте мне, невозможно воспроизвести даже в умеренно феминистском журнале).
Вы, вероятно, считаете, что это ужасно, но я думаю, что незачем подавлять эту Марину, я должна позволить себе быть собой.
— Но в книге вы пишете о другой третьей Марине. О Марине, которая чувствует себя старой, уродиной, чувствует себя выброшенной, как ненужный хлам. Это Марина, которой вы были после того, как распался ваш брак.
— Этой Марины больше нет. Осталась Марина-клоун. Я считаю, что чрезвычайно важно уметь смеяться над собой. Не относится к себе так серьезно, будто мы — центр вселенной. Мы — летящая в космосе пыль. Иногда, чтобы установить дистанцию, я хожу в планетарий в Музее естествознания. У них есть программы о темной материи, астероидах, черных дырах. Ты сидишь в удобном кресле, и в какой-то момент лазер показывает маленькую точечку на обочине Млечного Пути. Это Земля. Какая-то космическая пындровка.
И я вспоминаю о том, как важно смирение. Все наши немыслимо серьезные дела в такой перспективе становятся ничтожными. Мы ничего не знаем. Я советую с подозрением относиться к людям, которые считают, что знают ответы на все вопросы.
— Что важно для вас сейчас?
— Мое наследие. Материальные блага не имеют значения, но хорошая идея может жить долго. Для меня важен мой институт.
Я забочусь о себе, о своем здоровье, мне необходимо время, чтобы успеть сделать как можно больше. Я вступаю в последний этап жизни. Смерть может появиться в любой момент, я должна быть к ней готова. Я всегда повторяю, что хочу умереть осознанно, без гнева и… Ну, нет! Забыла, что третье. Боже мой, как же я хотела умереть-то? Черт, это ведь мой манифест. Ага, вспомнила: я хочу умереть осознанно, без гнева и без страха.
